Появившееся
в последнее время и смутившее многих православных, монахов и мирян учение схимонаха
Илариона о сладчайшем Имени Господнем Иисус было предметом тщательного рассмотрения
в Святейшем Синоде. Для достижения возможного беспристрастия, Святейший Синод
выслушал три доклада, составленные отдельно один от другого, и, по достаточном
обсуждении, единогласно присоединился к окончательным выводам этих докладов,
тем более что эти выводы вполне совпадают и с суждениями греческих богословов
с острова Халки, и с решением Святейшего Вселенского патриарха и его синода.
Не входя здесь в подробное изложение новоявленного учения и всех доказательств
его неправославия (желающие могут прочитать эти подробности в прилагаемых докладах),
Святейший Синод находит достаточным указать здесь лишь самое главное и существенное,
с одной стороны, в учении о. Илариона, как оно изложено в книге "На горах
Кавказа", а с другой, в мудрованиях его Афонских последователей, как эти
мудрования выражены в "Апологии" иеросхимонаха Антония (Булатовича)
и в разных воззваниях и листках, рассылаемых с Афона (некоторые от имени "Союза
Архангела Михаила").
Что
касается, прежде всего, книги "На горах Кавказа", то она нашла себе
довольно широкое распространение среди монашествующих и встречена была сочувственно;
и не удивительно: она имеет своим предметом самое драгоценное сокровище подвижников
"умного делания"; она утверждает необходимость этого делания, иногда
пренебрегаемого современным монашеством; она дает ясное выражение многому, что
переживалось самими подвижниками на опыте, но в виде неясных предощущений и
догадок. Беспристрастно судить о такой желанной книге, тем более осудить ее,
заметив ее недостатки, было нелегко; всякого должна была связывать боязнь, как
бы, осуждая недостатки книги, не набросить какую-либо тень и на самые святые
истины, в защиту которых она выступила. При всем том, с первого же своего издания
книга эта многим опытным в духовной жизни показалась сомнительной. Святейшему
Синоду известна, напр., одна из знаменитых наших северных обителей, где чтение
книги "На горах Кавказа" было запрещено старцами. В чем же ошибка
о. Илариона? В том, что, не довольствуясь описанием умного делания, его духовных
плодов, его необходимости для спасения и проч., о. Иларион поддался искушению
дать свое как бы философское объяснение, почему так спасительна молитва Иисусова,
и, позабыв руководство св. Церкви, заблудился в своих измышлениях, выдумал,
как он сам говорит, "догмат", не встречавшийся раньше нигде и приводящий
не к возвеличению сладчайшего Имени Иисус и не к вящему утверждению умного делания
(каково было, думаем, намерение о. Илариона), а совершенно наоборот.
В
самом деле, спросим себя, что есть молитва Иисусова, по разуму святой Православной
Церкви? Она есть призывание Господа Иисуса Христа. Как иерихонский слепец взывал:
Иисусе, сыне Давидов, помилуй мя, и не переставал взывать, не смотря ни на что,
пока Господь не внял его мольбам (Господи, да прозрю и пр.), так и подвижник
умного делания с верою несомненною, со смирением и постоянным очищением сердца,
непрестанно взывает Господу Иисусу, чтобы Он пришел и дал вкусить и видеть,
яко благ Господь. Из св. Евангелия мы знаем, что Бог не оставляет избранных
Своих, вопиющих к Heмy день и нощь (Лук. ХVШ, 7), что Он дает им Свою благодать,
что Он (с Отцом и Духом) приходить и обитель у таких людей творит для Себя.
А где благодать Святого Духа, там и плоды Духа; "где Бог, там и вся благая",
как говорил один подвижник; там царство Божие. Вот в чем источник и причина
и все объяснение тех высоких, сладостных состояний, которые свойственны высшим
степеням умного делания и которые захватывают не только душу, но выражаются
и в телесной жизни человека: они — дар Источника всяких благ в ответ на наше
прошение, и дар совершенно свободный, объясняемый только благостью Дающего,
Который волен и дать и не дать, увеличить или уменьшить и совсем отнять Свои
дары. Но это столь естественное, столь утешительное, так возбуждающее в нас
любовь ко Благому Господу объяснение показалось о. Илариону и его последователям
недостаточным, и они решили заменить его своим: молитва Иисусова будто бы спасительна
потому, что самое Имя Иисус спасительно, — в нем, как и в прочих именах Божиих,
нераздельно присутствует Бог. Но, говоря так, они, должно быть, и не подозревают,
к каким ужасным выводам неминуемо ведет такое учение. Ведь, если оно право,
тогда, стало быть, и несознательное повторение Имени Божия действенно (о. Булатович
так и говорит на стр. 89 своей "Апологии": "Хотя и не сознательно
призовешь Имя Господа Иисуса, все-таки будешь иметь Его во Имени Своем и со
всеми Его Божественными свойствами, как книгу со всем, что в ней написано, и
хотя призовешь Его как человека, но все-таки будешь иметь во Имени "Иисус"
и всего Бога". Но это противоречит прямым словам Господа: Не всяк глаголяй
Ми: Господи, Господи и пр. Если бы новое учение было право, тогда можно было
бы творить чудеса Именем Христовым и не веруя во Христа, а Господь объяснял
апостолам, что они не изгнали беса за неверствие их (Матф. XVII, 20). Непонятны,
при объяснении о. Илариона и его последователей, события, подобные описанному
в Деян. XIX, 14. Главное же, допускать (вместе с о. Булатовичем), что "самым
звукам и буквам Имени Божия присуща благодать Божия" (стр. 188) или (что
в сущности то же самое) что Бог нераздельно присущ Своему Имени, значит, в конце
концов, ставить Бога в какую-то зависимость от человека, даже более: признавать
прямо Его находящимся как бы в распоряжении человека. Стоит только человеку
(хотя бы и без веры, хотя бы бессознательно) произнести Имя Божие, и Бог как
бы вынужден быть Своею благодатию с этим человеком и творить свойственное Ему.
Но это уже богохульство! Это есть магическое суеверие, которое давно осуждено
св. Церковью. Конечно, и о. Иларион, и все его единомышленники с ужасом отвернутся
от такого хуления, но если они его не хотят, то должны усомниться в самом своем
"догмате", который необходимо приводит к такому концу.
Не
менее опасными выводами грозит новое учение и для самого подвижничества, для
самого "умного делания". Если благодать Божия присуща уже самым звукам
и буквам Божия Имени, если самое Имя, нами произносимое, или идея, нами держимая
в уме, есть Бог: тогда на первое место в умном делании выдвигается уже не призывание
Господа, не возношение к Нему нашего сердца и ума (зачем призывать Того, Кого
я почти насильно держу уже в своем сердце или уме?), а скорее самое повторение
слов молитвы, механическое вращение ее в уме или на языке. Иной же неопытный
подвижник и совсем позабудет, что эта молитва есть обращение к Кому-то; и будет
довольствоваться одной механикой повторения, и будет ждать от такого мертвого
повторения тех плодов; какие дает только истинная молитва Иисусова; не получая
же их, или впадет в уныние, или начнет их искусственно воспроизводить в себе
и принимать это самодельное разгорячение за действие благодати, другими словами,
впадет в прелесть. Едва ли о. Иларион пожелает кому-либо такой участи...
Последователи
о. Илариона, писавшие "Апологию" и воззвания с Афона, считают себя
продолжателями св. Григория Паламы, а противников своих - варлаамитами. Но это
— явное недоразумение: сходство между учением св. Григория и этим новым учением
только внешнее и, притом, кажущееся. Именно, св. Григорий учил прилагать название
"Божество" не только к существу Божию, но и к Его "энергии"
или энергиям, т. е. Божественным свойствам: премудрости, благости, всеведению,
всемогуществу и проч., которыми Бог открывает Себя вовне, и, таким образом,
учил употреблять слово "Божество" несколько в более широком смысле,
чем обыкновенно. В этом многоразличном употреблении слова и состоит все сходство
учения св. Григория с новым учением, по существу же между ними различие полное.
Прежде всего, святитель нигде не называет энергий "Богом", а учит
называть их "Божеством" (не Фeoc, а Феотис). Различие же между этими
названиями легко видеть из такого примера. Говорится: "Христос на Фаворе
явил Свое Божество", но никто не скажет: "Христос на Фаворе явил Своего
Бога": это была бы или бессмыслица или хула. Слово "Бог" указывает
на Личность; "Божество" же на свойство, качество, на природу. Таким
образом, если и признать Имя Божие Его энергией, то и тогда можно назвать его
только Божеством, а не Богом, тем более не "Богом Самим", как делают
новые учители. Потом, святитель нигде не учил смешивать энергий Божиих с тем,
что эти энергии производят в тварном мире, — действия с плодами этого действия.
Напр., апостолы видели на Фаворе славу Божию и слышали глас Божий. О них можно
сказать, что они слышали и созерцали Божество. Сошедши с горы, апостолы запомнили
бывшее с ними и потом рассказывали другим, передавали все слова, слышанные ими.
Можно ли сказать, что они передавали другим Божество? Был ли их рассказ энергией
Божией? Конечно, нет: он был только плодом Божией энергии, плодом ее действия
в тварном мире. Между тем, новые учители явно смешивают энергию Божию с ее плодами,
когда называют Божеством и даже Самим Богом и Имена Божии, и всякое слово Божие,
и даже церковные молитвословия, т. е. не только слово, сказанное Богом, но и
все наши слова о Боге, "слова, коими мы именуем Бога", как пишется
в возражениях на "Акт о исповедании веры" Пантелеймоновского монастыря
(в скобках, среди слов св. Симеона Нового Богослова). Но ведь это уже обоготворение
твари, пантеизм, считающий все существующее за Бога. Справедливо на эту именно
опасность указано в отзыве богословов Халкинской греческой школы. В этом смешении
твари и Божества скорее можно усмотреть сходство не с св. Паламой, а именно
с Варлаамом и его последователями, которых св. отец обличал, между прочим, и
за допущение как бы двух родов Божества: созданного и не созданного (см. у Преосв.
Порфирия. — История Афона. Т. III, стр. 748).
В
защиту своего мудрования "Апология" и другие единомышленные ей писания
приводят немало мест из Слова Божия и творений св. отец. Но не даром о. Иларион
признавался духовнику, что положение его нового догмата "не встречается
нигде": приводимые места не доказывают мысли приверженцев этого догмата,
как это подробно указывается в прилагаемых при сем докладах. Выражения "имя
Твое", "имя Господне" и подобные на языке священных писателей
(а за ними и у отцов Церкви и в церковных песнопениях и молитвах) суть просто
описательные выражения, подобные: "слава Господня", "очи, уши,
pуце Господни" или, о человеке, "душа моя". Было бы крайне ошибочно
понимать все такие выражения буквально и приписывать Господу очи или уши или
считать душу отдельно от человека. Также мало оснований и в первых выражениях
видеть следы какого-то особого учения об Именах Божиих, обожествления Имен Божиих:
они значат просто: "Ты" или "Господь". Весьма многие места
Св. Писания, кроме того, перетолковываются приверженцами нового догмата совершенно
произвольно, так что справедливо было бы им напомнить анафематствование на "пытающихся
перетолковывать и превращать ясно сказанное благодатию Святаго Духа" (Триодь
Греческая, стр. 149), каковое анафематствование они сами приводят в воззвании
Союза Архангела Михаила (пункт 6). В прилагаемых докладах указаны примеры таких
перетолкований, здесь же достаточно одного. В возражениях на "Акт о исповедании"
пантелеймоновцев приводятся слова Симеона Нового Богослова: "Слова человеческие
текучи и пусты, слово же Божие — живо и действенно". Где же здесь речь
об Имени Божием, спросит кто-либо. Здесь речь или о творческом слове Божием
(напр., да будет свет, и бысть свет и под.), или же о предвечном рождении Сына
Божия — Бога Слова. Составитель же "возражения" просто после "слово
же Божие" подставил от себя в скобках: "т. е. слова, коими мы именуем
Бога", — и получил, чего хотел, забывая, что слов, исходящих из уст человеческих,
хотя бы и о Боге, нельзя приравнивать к словам, исходящим из уст Божиих.
С
особою силою приверженцы нового догмата ссылаются на почившего о. Иоанна Кронштадтского
в доказательство своего учения. Но удивительно: сочинения почившего распространены
широко, читали их, можно сказать, все, почему же до сих пор никто не заметил
в этих сочинениях такого учения, кроме о. Илариона и его последователей? Уже
это одно заставляет усомниться в правильности ссылок на о. Иоанна. Вчитавшись
же в слова о. Иоанна, всякий может убедиться, что о. Иоанн говорит только о
том, свойственном нашему сознанию явлении, что мы при молитве, при произношении
Имени Божия в сердце, в частности, при молитве Иисусовой, не отделяем в своем
сознании Его Самого от произносимого Имени, Имя и Сам Бог в молитве для нас
тождественны. О. Иоанн советует и не отделять их, не стараться при молитве представлять
Бога отдельно от Имени и вне его. И этот совет для молитвенника вполне необходим
и понятен: если мы, так сказать, заключим Бога в Имя Его, нами устно или только
мысленно, в сердце произносимое, мы освободимся от опасности придавать Богу,
при обращении к Нему, какой-нибудь чувственный образ, от чего предостерегают
все законоположители невидимой брани. Имя Божие во время молитвы для нас и должно
как бы сливаться, отождествляться с Богом до нераздельности. Недаром и о. Иларион
сначала говорит, что Имя Божие для молящегося не прямо "Бог", а только
"как бы Бог". Но это только в молитве, в нашем сердце, и зависит это
только от узости нашего сознания, от нашей ограниченности, а совсем не от того,
чтобы и вне нашего сознания Имя Божие было тождественно с Богом, было Божеством.
Поэтому о. Иоанн, хотя подобно другим церковным писателям и упоминает об особой
силе, чудодейственности Имени Божия, однако, ясно дает понять, что эта сила
не в самом Имени как таковом, а в призывании Господа, Который, или благодать
Которого, и действует. Напр., мы читаем в сочинении "Моя жизнь во Христе"
(т. IV, стр. 30. Издание 2-е, исправленное автором, — СПб. 1893 г.):
"Везде — всемогущий творческий дух Господа нашего Иисуса Христа, и везде
Он может даже не сущая нарицати яко сущая (Аз с вами есмь... Матф. XXVIII, 20).
А чтобы маловерное сердце не помыслило, что крест или имя Христово действуют
сами по себе, эти же крест и имя Христово не производят чуда, когда я не
увижу сердечными очами или верою Христа Господа и не поверю от
сердца во все то, что Он совершил нашего ради спасения". Эти слова совсем
не мирятся с новым догматом о. Илариона и о. Антония Булатовича, будто "Имя
Иисус всесильно творить чудеса вследствие присутствия в нем Божества" (4-й
пункт воззвания Союза Михаила Архангела), а напротив подтверждают то, что говорили
и писали против такого учения о. Хрисанф и др., т. е., что Имя Божие чудодействует
лишь под условием веры, другими словами, когда человек, произнося его, не от
произношения ждет чуда, а призывает Господа, Которого имя означает, и Господь
по вере этого человека творит чудо. Это же непременное условие чуда указывает
в Евангелии и Господь (Если будете иметь веру и не усумнитесь... Матф. XXI,
21; ХVП, 20 и др.). Тем же объясняет исцеление хромого и апостол Петр в Деян.
III, 16: ради веры во имя Его, имя Eго укрепило сего... и вера,
которая от Него, даровала ему исцеление.
Неправда
нового догмата изобличается, наконец, и теми выводами, какие делают из него
его приверженцы, в частности, о. Булатович в своей "Апологии". По
нему выходит, что и иконы, и крестное знамение, и самые таинства церковные действенны
только потому, что на них или при совершении их изображается или произносится
Имя Божие. Нельзя без крайнего смущения читать XII главу "Апологии"
(стр. 172–186), где о. Булатович дает из своего нового догмата объяснение Божественной
литургии. До сих пор Церковь Святая нас учила, что хлеб и вино становятся Телом
и Кровию Господними потому, что Бог, по молитвам и вере (не самого, конечно,
священника или кого-либо из предстоящих, а) Церкви Христовой "ниспосылает
Духа Своего Святого и творит хлеб — Телом, а вино — Кровью Христа Своего"...
Отец же Булатович в "Апологии" пишет, что таинство совершается "именно
силою произнесения Имени Божия", т.е. будто бы просто потому, что над
хлебом и вином произнесены слова "Дух Святый", "Имя Святаго Духа"
и совершено крестное знамение с именословным перстосложением (стр. 183–184).
А так как над Дарами и раньше произносятся, и не раз, Имена Божии, то о. Булатович
и мудрствует, что еще во время проскомидии, "с момента" прободения
агнца, "агнец и вино в чаше есть всесвятейшая святыня, освященная исповеданием
Имени Иисусова, есть Сам Иисус по благодати, но еще не по существу" (стр.
174). В таком случае почему же Православная Церковь в свое время осудила так
называемых хлебопоклонников, совершавших поклонение пред св. Дарами до их пресуществления?
Наконец, если бы при совершении таинств все дело заключалось в произнесении
известных слов и исполнении известных внешних действий, то ведь эти слова может
проговорить и действия исполнить не только священник, но и мирянин, и даже нехристианин.
Неужели о. Булатович готов допустить, что и при таком совершителе таинство совершится?
Зачем же тогда нам и законная иepapхия? Правда, в прологах и подобных книгах
встречаются рассказы о таинствах, совершившихся и без законного совершителя,
когда произносились (иногда даже в шутку и в игре) установленные слова. Но все
такие рассказы свидетельствуют или о том, что Бог иногда открывается и не вопрошавшим
о Нем (Ис. LXV, 1), как, напр., апостолу Павлу, или же о том, что церковных
таинств нельзя делать предметом глумления или игры: Бог может наказать за это.
Но, во всяком случае, такие рассказы не подрывают Богоустановленного церковного
чина. Так от неправого начала о. Булатович неизбежно приходит и к неправым следствиям,
в свою очередь обличающим неправоту начала.
На
основании всего вышеизложенного, Святейший Синод вполне присоединяется к решению
Святейшего патриарха и священного синода великой Константинопольской Церкви,
осудившего новое учение, "как богохульное и еретическое", и со своей
стороны умоляет всех, увлекшихся этим учением, оставить ошибочное мудрование
и смиренно покориться голосу Матери-Церкви, которая одна на земле есть столп
и утверждение истины и вне которой нет спасения. Она, невеста Xристова, больше
всех знает, как любить и почитать своего Небесного Жениха; она больше всех лобызает
сладчайшее Имя Иисусово и прочие Имена Божии; но она не позволяет своему почитанию
простираться далее должного, не позволяет недальновидным человеческим нашим
догадкам и ограниченному нашему чувству становиться выше и как бы поправлять
истину, открытую Ей Христом.
Православное
же мудрование об Именах Божиих таково:
1.
Имя Божие свято, и достопоклоняемо, и вожделенно, потому что оно служит для
нас словесным обозначением самого превожделенного и святейшего Существа - Бога,
Источника всяких благ. Имя это божественно, потому что открыто нам Богом, говорит
нам о Боге, возносит наш ум к Богу и пр. В молитве (особенно Иисусовой) Имя
Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не
могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому; но это только
в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле,
Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета,
а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни Богом, что
было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия
Божия.
2.
Имя Божие, когда произносится в молитва с верою, может творить и чудеса, но
не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы заключенной в нем или к
нему прикрепленной Божественной силы, которая бы действовала уже механически,
— а так, что Господь, видя веру нашу (Матф. IX, 2) и в силу Своего неложного
обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.
3.
В частности, святые таинства совершаются не по вере совершающего, не по вере
приемлющего, но и не в силу произнесения или изображения Имени Божия; а по молитве
и вере св. Церкви, от лица которой они совершаются, и в силу данного ей Господом
обетования.
Такова
вера православная, вера отеческая и апостольская.
Теперь же Святейший Синод приглашает настоятелей и старшую братию находящихся в России честных обителей, по прочтении сего послания, отслужить соборне в присутствии всего братства молебен об обращении заблудших, положенный в неделю Православия. Затем, если среди братства есть инакомыслящие и были споры и разделения, инакомыслящие должны выразить свое подчинение голосу Церкви и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и никого ими не соблазнять; все же должны от сердца простить друг другу, что каждый в пылу спора сказал или сделал другому оскорбительного, и жить в мире, содевая свое спасение. Книгу же "На горах Кавказа", как дающую основания к неправым мудрованиям, "Апологию" о. Булатовича и все прочие книги и листки, написанные в защиту новоизмышленного учения, объявить осужденными Церковию, из обращения среди братии монастыря изъять и чтение их воспретить. Ecли же будут и после сего упорствующие приверженцы осужденного учения, то, немедленно устранив от священнослужения тех из таковых, которые имеют посвящение, всех упорствующих, по увещании, предать установленному церковному суду, который, при дальнейшем их упорстве и нераскаянности, лишит их сана и монашества, чтобы дурные овцы не портили всего стада. В особенности же Святейший Синод умоляет смириться самого о. схимонаха Илариона, иеросхимонаха Антония и прочих главных защитников нового учения: если до сих пор, защищая свои мнения, они могли думать, что защищают истину церковную, и могли прилагать к себе слова апостола о покрытии множества грехов (Иак. V, 20), то теперь, когда высказались и Константинопольская и Российская церковная власть, их дальнейшее настаивание на своем будет уже противоборством истине и навлечет на них грозное cлово Господне: Кто соблазнит единаго малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей (Матф. ХVШ, 6). Но сего да не будет ни с ними, ни с кем другим, но да будет со всеми благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога и Отца, и причастие Святого Духа. Аминь.
